ПОПУТЧИЦА

                       "Психиатрия” П.Г.Сметанников

             Спальный вагон предоставляет больше удобств и меньшее количество соседей, но никакой инструкцией не может быть предусмотрен случай, который меня ожидал, поскольку только в социалистический период общежития нам помогали избегать гетеросексуального соседства в гостиницах, упус­кая из виду парадокс совместного про­живания в купе поезда разнополых граждан. На такую мелочь нынче никто не обращал внимания, кроме, разве что ее мужа. Этот человек пятиде­сяти лет с солидной бородкой и проседью в висках, в длин­ном пальто и бе­лом кашне догадался, что мы будем ехать в одном поме­щении и если мог как-то выказать свое отношение ко мне, то только в пристальном взгляде, которым он меня удостоил, когда мы с его женой стояли у одного окна и смотрели на перрон; после того, как вежливо поздоро­вались друг с другом, обнаружив по цифрам на билетах, что путеше­ствовать нам предстоит совместно, как, впрочем, и спать - бок о бок, за одной дверью и на разных полках. Я не хотел показаться невинным созда­нием, но и дерзить ему не стал - можно ведь было бро­сить в сторону его жены многозначитель­ный взгляд, тем более, что она бы отреагировала мгновенно. Она, как мне чувствовалось, будто ждала, когда я покажу свой интерес к ней и тогда еще я заподозрил что-то нелад­ное в их отношениях. Это было во мне профессиональным - подмечать нюансы. Столь же привычным делом было - не лезть в чужие души без разрешения. Значит остава­лось отойти вглубь “сцены”, сесть на полку у окна и смотреть в проти­во­положную сторону. До отправления оставалось минуты две и переждать их для меня не со­ставило бы труда.

             Как обычно, поезд тронулся с места плавно. Жен­щина напоследок помахала рукой своему супругу и когда тот исчез в прошлом, вошла в купе. Наши взгляды встретились. Она мне показалось смешливой и склонной к кокетству. Открытая улыбка и готовность дружить вы­звали во мне адекватную ре­акцию и как тайный эротоман замирает в ожидании, когда по лестнице пройдет жен­щина в короткой юбке, поднимаясь вверх; я несколько дольше обычного всматривался в ее глаза, пытаясь про­честь в них ее намерения прежде, чем она начнет наме­кать. Значило ли это, что пора было прощаться с наде­ждой на безмятежный отдых, или я мог оказаться в глу­пом положении перед самим собой, если бы обнаружил себя вдруг несостоятельным психологом, который обык­новенное че­ловеческое радушие принял за намек на от­кровенный и далеко идущий флирт. И вообще, имело ли для меня значение возмож­ность близкого знакомства с ней, если изначально я был на­строен на безразличие и хотел выглядеть отстранен­ным, счи­тая ее старше себя лет на пятнадцать, давно пере­жившей климакс и готовой хоть раз оказаться счастливой, изменяя мужу с моло­дым...

             -  Вы, конечно, не узнали меня. - сказала она и села напротив.

             - Простите, не припомню что-то. - я был не­сколько ошарашен такой неожиданностью.

             Оставалось только предположить, что она одна из моих пациенток с тривиальной проблемой, раз я не за­помнил ее.

             - Я была у вас на приеме года два назад. У меня была депрессия и вы мне очень помогли.

             - Спасибо. - отреагировал я - Мне приятно слы­шать, что мои усилия не оказались тщетными...

             - Да, да! перебила она меня - Конечно вы меня не вспомните. Я очень изменилась. Я похудела на два­дцать ки­лограмм. И здоровье поправилось. Вы знаете, это началось буквально через  три дня после сеанса. Вы тогда здорово меня... перепрограммировали. Ну да ладно. Я вам все потом расскажу, если вам будет инте­ресно. У нас впереди целая ночь. Я только хочу сразу напомнить вам, что депрессия-то моя была из-за этого мужчины, который меня провожал. Это мой муж. Тогда, два года назад, он меня бросил и ушел жить с какой-то молодой пигалицей. Я травилась лекарствами и оказа­лась в реанимации. Подруга посоветовала обратиться к вам. Вы мне и помогли. Видите, сейчас я прекрасно вы­гляжу и он... - она указала в сторону окна тамбура, будто образ соглядатая продолжал незримо присутство­вать. - Он вернулся и теперь мы живем вместе. Вернее - это он живет со мной. Он, вы знаете, очень изме­нился. Врачи вообще говорят, что он может в любой мо­мент умереть от сердечного приступа. Но что я могу поделать? - пожала она плечами и при этом так лживо звучали ее слова, что мне не удалось справиться со своими бровями, которые от удивления подпрыгнули. За­метив это, она пояснила:

             - Чувству не прикажешь. Говорят, кто любил, уж тот любить не может; кто сгорел, того не подожжешь...

             Похоже, женщина готовилась к длинному рассказу, а не к диалогу. Я не пытался ее вспомнить, потому что знал свою способность забывать напрочь, если это не был уникальный случай или я не проникся к пациенту большим чувством. Сле­довало принимать решение, как поступать со своими наме­ре­ниями или желаниями. А они были, если я не чувствовал ров­ным счетом ничего опре­деленного, кроме привычного со­стоя­ния включения в чу­жую реальность. Это было тоже при­вычкой и в конце концов здесь я не на работе и нас не окружают белые стены - мне не надо фиксировать жесты и выделять пре­дикаты в речи больного, смотреть, куда смотрят глаза, когда он думает, что вспоминает или когда хочет пред­ста­вить, что ему было сказано обидчиком в тот злосча­стный день, который перевернул всю жизнь... Мне не надо было вводить человека в транс, чтобы начать те­рапию. Мне сего­дня можно было просто идти на поводу и слушать, слу­шать, больше наблюдая за собой. Иногда получалось это в жизни, если удавалось вспомнить свои привычки и вообще себя са­мого до того, как я стал за­ниматься психотерапией. Вообще - это отдельное раз­мышление, которому я придавался всякий раз, оставаясь наедине после сеанса, медленно воз­вращая себя в ту условную реальность, которая больше под­ходила мне по складу моего характера. Разве я не питал и раньше пристрастия к авантюризму, раз пошел вглубь той об­ласти человеческой деятельности, которую именуют пси­хо­терапией? А лишая человека раздвоенности, разве не остаюсь я сам по­том лицом к лицу со своим другим "я" - холодным безучаст­ным наблюдателем?..

             - Мы не познакомились. - констатировал я - Меня звать Виктором.

             - Я помню! - подхватила она тут же и с радостью - Виктор Александрович! А я - Татьяна. Просто - Тать­яна.

             При этих словах ее глаза так горели, что можно было подумать о ней как о восторженной девочке, кото­рая слу­чайно в поезде повстречала своего кумира.

             - Вы знаете, Виктор. Может быть я вам покажусь экст­равагантной очень, но я хочу предложить сегодняш­нюю ночь провести очень интересно. Представьте, что после того се­анса я разговаривала с вами так часто, что это стало при­вычкой! Погодите, я вам не такое еще расскажу. Я не­много смущаюсь, хотя привыкла к вам очень за это время. Ведь и по сей день я часто думала о вас, даже не мечтая о такой встрече. У меня есть бутылка дорогого виски. Давайте ее разопьем! Да, ко­нечно, вас трудно чем-либо удивить. Ваше профессия позволяет вам узнавать очень много сокро­венного о че­ловеке. Вы как гинеколог, перед которым не испытыва­ешь стыда, когда ложишься в кресло. Но вам, должно быть, не­вдомек, что перед иным гинекологом можно ис­пытать и другое чувство... Мне кажется, я так часто общалась с вами и так много рассказала о себе, что сейчас будет про­сто нечего добавить. И все-таки есть такое предчувствие у меня, что именно сегодня про­изойдет чудо. Через вас я снова узнаю о себе больше, чем способна сама. Вы пони­маете, о чем я го­ворю? Сам Господь устроил нам эту встречу, внимая моим мольбам! Ведь в последнее время я повторялась, хотя четко знала, что есть выход, что он где-то рядом, совсем близко... Давайте закроемся от внеш­него мира, будем слы­шать только перестук колес и друг друга. То, что я вам на­мерена рассказать, мне самой будет интересно не меньше. Потому что вы умеете заставлять вспо­минать больше, чем хо­чется; желать больше, смелее и глубже(?), чем можно пред­ставить; быть готовой взять все, что жизнь дает...

             Пока она рылась в сумке, доставая оттуда обе­щанную бутылку виски, ветчину, уже нарезанную тонкими ломтиками, хлеб в пакете, помидоры с огурцами, так же приготовленными к импровизированному застолью, я не­вольно был готов спро­сить, как же она могла сомне­ваться в нашей встрече, если столь тщательно готови­лась к ней? Поэтому вслух я сказал ей, что мог бы сходить в вагон ресторан и купить еще что-нибудь к столу, на что она ответила резким жестом и нетерпели­вым покачиванием головой, мол, не стоит тратить время на пустяки. Потом добавила, что остальное будет за­ка­зано проводнику, который за хорошее вознаграждение при­несет из ресторана все, что угодно.

             Легок на помине оказался проводник, раз посту­чался в дверь и завидев провизию на столе, пожелал приятного аппе­тита. С подобострастным наклоном головы он выслушал жела­ния Татьяны прибавить к столу горячие закуски и обяза­тельно двухлитровый “Байкала”, который будет хорошей за­пив­кой для большой бутылки виски. В качестве аванса она всу­чила ему пятисотенную и доба­вила, что он получит ровно столько же, когда вернется с заказом.

             Не любитель барствовать, я, однако, не хотел пока­заться пуританином. Если меня щедро угощали, по­чему я дол­жен был оставаться на классовых позициях? В жизни не часто бывает так спонтанно и так интригующе, чтобы отве­чать чо­порностью на чье-то желание вывер­нуться наизнанку ради но­вого самоощущения, самовос­приятия, самоосознания. Даже если это могло оказаться блефом, разве мог у меня кто-нибудь отнять вкусный ужин с интересной женщиной и прекрасным английским напитком, в купе, предполагающем ще­кочущую интригу интима, способного черт знает к чему при­вести?..

             Мы пропустили по первой рюмке на наш, россий­ский ма­нер, - залпом, проигнорировав ритуал обращения с этим на­питком англичан. Она зажмурилась и закусила огурцом. Слез­ливые от градуса глаза смотрели на меня с таким вос­торгом, что можно было бы задуматься об искусственном привнедрении в ее мозг веществ, количе­ство которых опреде­ляет наше со­стояние. Не мог бы я подумать, что она нарко­манка, но так радоваться встрече всего лишь с человеком я бы не смог. Вполне возможно, что в этом рассуждении во мне проявилась заносчивость, которую я бы мог задрапировать якобы устало­стью от людской суетливости. Или это в послед­ний раз мне показалось мое надменное лицо, искоса глянув­шее на взрос­лую женщину, способную просто радо­ваться жизни. Представ­ляю, какие мысли блуждали бы в моей голове, если бы я по профессии был сыщиком, про­курором или, пуще того, развед­чиком. Наверняка в по­следнем случае я бы не сомневался в “подставе”. И с чувством необходимости и лице­мерной улыб­кой дал бы себя втянуть в интригу, по ходу пытаясь разре­шить конкретную цель спецслужбы противника, в стране кото­рого я бы находился...

             Невольная улыбка скривила мои губы и я осекся, осте­регаясь, чтобы она не заметила этого и не воспри­няла меня неправильно.

             - Так вот, после того, как я побывала у вас, мне стало легче и однажды утром в голову пришла уди­вительная мысль. Я подумала, что все мои переживания и страдания от того, что мужчина, которого я любили, или, скажем так, к которому я привыкла за двадцать два года совместной жизни, бросил меня и ушел к дру­гой, это лишь мои(!) пережива­ния и мои проблемы. Зна­чит, в моих силах как бы изъять из себя обиду и го­речь утраты. Я представила, как мне при­шлось бы сми­риться с судьбой, если бы он умер. Не значило ли это, подумала я, что его увлечение другой и бегство из дома - тоже судьба, от которой, как говорят, не уйти. Ведь гложет в таких случаях обида из-за предатель­ства. Обычно женщины втягиваются в погоню за вчераш­ним днем, виновницу готовы растерзать на куски, видя только в образе молодой причину собственного горя. Я тогда решила пойти другим путем, как это учил нас вождь мирового пролетариата. Я решила нау­читься забы­вать вчерашний день, каждый день самой умирая ночью и моля бога о том, чтобы поутру он мне дал еще один день пожить. Спросите для чего? Отвечу очень просто - для себя и ради себя, для того, чтобы не связы­вать себя по ру­кам и ногам обязанностями перед кем-либо. Дочь была уже достаточно самостоятельной, чтобы не доку­чать мне. Устро­енная в институт, он была занята своими делами и когда мы встречались вечером на кухне, мы гово­рили о чем угодно, только не о нем. Как-то само собой получилось, клянусь вам, мы не сго­варивались, что темы отца и мужа мы не за­трагивали. Может быть ей было понятно, что бередить мою рану - жестоко, как и для меня было оче­видным, что нельзя ни осуждать отца за предательство до­чери ради молодой жен­щины, лет на пять старше ее; ни оп­равдываться, ра­зыгрывая из себя жертву. Просто надо было продолжать жить, предос­тавив каждому из нас право выбирать и быть избранным. Вот тут я всякий раз осекалась, как будто натыкаясь на одни и те же грабли. Потому что никак не получалось представить себя чье-то избранни­цей. Я пре­жде всего комплексовала из-за возраста и полноты. Однако вскоре стала замечать, что какое-то чудо началось с моим телом. Оно стало стреми­тельно сбрасывать в весе и вскоре я с восторгом констати­ро­вала, что буквально за два месяца я лишилась чуть ли не двадцати килограмм. Вот видите, как выделилась моя грудь от того, что ушел живот...- она встала на ноги и обтянула со спины платье - материя при­легла к ее животу и пышному бюсту. - А теперь посмотрите, что стало с моими ногами! - и она задрала подол платья чуть ли не до самого верха.

             Я должен был согласиться, что ноги ее обрели некото­рую стройность. Впрочем, здесь лукавить не надо было. Если не знать ее возраста и не всматриваться в морщинки на лице, только лишь по контурам ног можно было домыслить ее тело и с большой вероятностью дать ей ее сорок семь. По­тому что извращенные праздностью и ленью, большинство жен­щин борются с излишним весом традиционными методами, кото­рыми кишат рекламные ро­лики на экране телевизора, обведен­ные в рамки печат­ные обещания в газетах и лаконич­ные строчки частных удальцов, обещающих помочь в борьбе нелег­кой с собст­венным невежеством. Эта женщина выглядела именно на свои годы и дать ей можно было меньше только если сравнить с ее сверстниками.

             - А посмотрите, как я шейпингом отточила свою по­почку! - тут она повернулась ко мне боком и задрала юбку выше, чтобы я мог лицезреть не только выпуклость ее яго­диц, но и нижнее белье в матовой упаковке кол­готок. Белье это было белоснежным, ажурным и очень откровенным...

             Я невольно поднял глаза вверх, чтобы создать выраже­нием своего лица немой вопрос, который она могла понять как угодно, только не как реакцию согла­сия на ее приглаше­ние потрогать, пощупать все руками. Женщина будто не заме­чала моего недоумения. И сказала то, от чего я просто ока­зался в недоумении, не в си­лах скрыть это.

             - Вот потрогайте, какие они упругие. - она взяла мою руку и прижала ладонь к своим ягодицам.

             Я только мог предположить, что от вида моего она ушла в транс, который я всегда использовал в ра­боте с че­ловеческим подсознанием. И еще мне пришло на ум, что... я сделал правильный выбор в жизни, не став гинекологом.

             - Правда, соблазнительные! Это сейчас я такая, но в первое время это все было дряблым и надо было просто рабо­тать над собой. Потому что однажды вдруг во мне появилась какая-то абсолютная уверенность, что в жизни я повстречаю молодого человека, который полю­бит меня, которому я отдам все, что имею, чтобы сде­лать его счастливым. Как сыну...

             Тут она задумалась. Глаза ее застыли - она со­зерцала образ своего вожделения, нарисованный крас­ками материнской любви. Странным было думать, что из одной палитры можно создать классический шедевр и аб­стракцию, понятную только специалистам. Затем, она, словно вырвавшись из каталепсии, не ведая страха, сделала заключение, кажется, больше для себя самой, чем для покорного слушателя:

             - Я избавилась напрочь от всех условностей, ко­торые так долго довлели надо мной, за которые я одна­жды запла­тила так дорого, как если бы я вздумала ку­пить яхту, зная, что неизлечимо страдаю морской бо­лезнью. Я сейчас затруд­няюсь сказать, как могла в мою голову войти такая странная мысль о молодом человеке. Но это случилось и я запретила себе заниматься при­вычно самокопанием. Я хотела и я шла к своей цели. Но не видя во всех деталях, абсолютно четко образа сво­его избранника, я решила...- вот тут она вспом­нила обо мне и я почему-то напрягся. - Я решила взять вас! Да да, именно вас! Дальше работало мое буйное вообра­жение. Вы хотите, чтобы я вам рассказала эту историю, которая те­перь мне помнится более достоверно, чем все, что было до того? И я бы даже сказала - вместо того!..

             Я кивнул и признался перед собой, что это было не просто согласие из вежливости или благоволение джентль­мена. Мне действительно было интересно листать с нею аль­бом с многообещающими откровениями и, ка­жется, сейчас я меньше всего хотел думать о своем профессионализме.

             - Давайте еще по одной! - сказала она кстати, потому что в дверь деликатно постучали и появился проводник с подносом в руках. От вида жаренного мяса и вкусного запаха у меня защемило желваки и я с удо­вольствием подумал, что можно будет вкусно есть, слу­шать безумную историю и иногда поглядывать в окошко, мимо которого, как иллюзии, проно­сятся фрагменты тускло освещенных построек и фасадов; пол­зут вдали и пролетают рядом звездочки огоньков. Можно бу­дет ду­мать, что это пролетает время, сквозь которое так легко движется поезд.

             На этот раз она сама разлила по стаканам янтар­ную жидкость и получилось у нее от души - щедро. Она хихикнула и призналась, что, кажется, переборщила. Затем, смело чо­каясь со мной, она выпила до дна. Мне оставалось сделать то же...

      - Не подумайте, что я увлекаюсь этим. Просто так хо­чется... напиться, чтобы не до глупого состоя­ния, но... по-настоящему! Чтобы запомнилась эта ска­зочная ночь!

             Некоторое время мы молча ели и, во всяком слу­чае, я ни о чем не думал. А просто ждал продолжения откровений, которые должны были быть только сказоч­ными, ибо исходили из ничего. Свидетелем мог быть только я, равно как и судьей, если бы она потребо­вала.

             - Познакомились мы с вами очень просто, как мо­жет быть только в жизни, когда один слишком хочет, а другой не испытывает страха и не закомплексован. Это случилось в метро. Я приметила вас сразу, но не по­смела бы самой по­дойти к вам. Потому что получилось бы пошло. Вы смотрели на меня, когда мы ехали в ва­гоне. Было позднее время и люди сидели, как обычно, сами по себе, не замечая никого вокруг, не думая о себе самих, а только перебирая в мыслях частички са­мих себя, как могут пальцы перебирать костяшки четок. Вы подошли ко мне и сказали обыкновенное предполо­же­ние, что, может быть, мы когда-то встречались. Я по­ве­рила вам, потому что и сама испытывала это. Де жа ву, ка­жется, называется. Мне сразу понравилась ваша улыбка. Вы показались мне очень спокойным человеком, уверенным в себе и умеющим не усложнять жизнь ради мелких прихотей. Мне даже захотелось представить, что вы сможете научить меня этой внутренней собранности и одновременно ощущению сво­боды. Как если бы вы меня пригласили сесть в кабину авто­мобиля, а с неба лил бы дождь и промозглый ветер пытался бы бесстыже просо­читься сквозь одежду ближе к телу. Тепло ваших рук предпочтительнее, чем холодная и мокрая лапа уличного бродяги, слоняющегося в бессмыслице по улицам и зако­улкам. Признаюсь в некоторой меркантильности своих же­ланий, потому что было бы с моей стороны ветреным гово­рить о влюбленности с первого взгляда. Душой я вам откры­лась сразу и как мне показалось, - вы при­няли меня в свои объя­тья. Мы потом говорили о чем-то, смысл которого мало был значим для нас, тогда как я больше всматривалась в ваше лицо, глаза; я следила за вашими жестами и иной раз каза­лось, что читала ваши мысли. Нет, вы не пригласили меня сразу домой и мы не узнали друг друга близко - нам некуда было стремиться впопыхах и с вами я чувствовала, что ни­куда больше не опоздаю. Поезд ехал дальше, вы узнали мой телефон, я спрятала в сумочку вашу визитную карточку и дальше перед нами встали сутки ожидания. Я сидела в своей квартире и вспоминала всю жизнь. Детство меньше всего тро­гало меня, потому как именно оттуда я вытащила в заму­же­ство эту покорность и готовность услужить, за­ботясь только о муже и ребенке. Ясно, что такой была моя мама и как часто мы любим повторяться, легче и мне было идти по при­вычке так, как научили. Куда я шла, я теперь знала, потому что уже не было сомнений, что пришла-то я в тупик. Быть брошенной в сорок пять равносильно заболеванию, кото­рое может оказаться не­излечимым, если кто-то авторитетно назо­вет диагноз со следующим обычно прогнозом: "Вам оста­лось жить не­долго..." Слава богу, мне не произнес никто приго­вора и я узнала о существующей опасности только после того, как познакомилась с вами. Дальше я видела только солнечную даль, вашу улыбку и чувствовать могла себя защи­щенной и готовой быть вечно в страсти - неутолимо, неиз­менно! Я вас ждала и вы позвонили. Давайте выпьем еще не­много!..

             Вероятно, она заметила, как украдкой я бросил взгляд в сторону бутылки. Признаваться не было надоб­ности, что ее рассказ или предисловие к повествованию захватывало меня. Да она бы и не спросила, потому что достаточно было повни­мательней наблюдать за движением ее глаз, скользящих взглядом поверху, замирающих, ко­гда мысль оказывалась под­вешенной в прострации или если картинка воображения цели­ком захватывала это су­щество, чтобы больше не застав­лять себя изображать повышенный интерес. Другой Я как бы между прочим от­слеживал нить Ариадны, толи пытаясь не заблу­диться в лабиринте ее авантюрных страстей, толи в надежде на благополучный исход затеянного ею предприятия. Мне по­казалось, что нужен был допинг, чтобы мои вообра­жае­мые картинки не уступали в красках ее...

             Закусив виски ломтиком жаренного мяса, она легко вернулась в себя и продолжила:

             - Мы встретились во второй раз и вы предложили мне самое нетрадиционное мероприятие по нынешним вре­менам - сходить в кино. Я согласилась и в безлюдном кинотеатре мы целовались! Да да, как это было в юно­сти моей! Мы сидели на последнем ряду и целовались. Теперь я могу признаться вам, что была крайне удив­лена вашему терпению и стойкости вашего духа. Вы так сильно хотели меня, я это чувствовала, якобы слу­чайно, но бесстыже прикоснувшись к вам, а вы были за­няты только моим лицом, лаская его, целуя так нежно в губы, заглядывая в мои глаза. Мне хотелось большего и я бы могла пойти на любое, потребуй вы от меня пусть только од­ним жестом, просто намеком! Я преклонялась перед вами и меня распирали чувства настолько, чтобы сотворяя себе ку­мира, само преклонение я бы могла воспринимать бук­вально. Толи вы почувствовали это, толи вам самому стало невыно­симо, но мы как по ко­манде встали и ушли из кино. На улице было уже темно, мы поймали машину и поехали к вам домой. Я плохо помню, что там происходило. Я не была пьяна, но на­верняка сознание мое перешло в измененное состояние. Ночь была настолько яркой - парадокс -  яркой! Я была сильной и нежной, страстной и ленивой, порочной и не­винной. Ты удив­лялся, что я когда-то рожала и была заму­жем, я восторга­лась твоей феноменальности в силе... И ночь не казалась нам скоротечной - она тя­нулась так же длинно, как и эта. Мы радовались друг другу и чувствам нашим; мы их творили вместе, испыты­вая одинаковые ощущения, будто черпая их из одного источника. Это было нашим вдохновением и родник был неиссякаем. Мы пили из него столько, сколько могли принять наши тела. Нам не было стыдно за наши жела­ния и я нис­колько не удивила тебя своей развратностью. А ты щадил меня, раскрывая мое тайное желание нежно и осто­рожно. И радовался, наблюдая, как сотрясают мое тело чув­ства, кото­рые можно только пытаться описать, никогда не достигая со­вершенства. То, что потрясает воображение обычно не подда­ется слову, пока не при­выкнешь к нему, - не станешь вос­принимать естест­венно. Тогда бы я не смогла даже заик­нуться о своей распущенности, если бы передо мной оказался кто-либо, готовый просто слушать. Да я бы и не знала, что рас­сказывать. Желание было постоянным и беско­нечным. Мы стали встречаться часто и каждый раз между этими встречами время ставило вехи, как дорожные столбики, похожие друг на друга. Это называется ожиданием и это единственное, что бы смогла тогда определить доста­точно точно. Надо было только сравнить себя с нарко­манкой, кото­рая в страхе мечется от одного забытья до другого, потому что знает, насколько не­выносимо ожи­дание... Я была счаст­лива и твои глаза горели, когда мы встречались и тискали друг друга в объятиях... Он появился внезапно и как неждан­ный гость, вызвал во мне ту­пое отрицание. Мы сидели с ним на кухне, я на­лила ему только чай и ждала его вопросов. Да я сама-то хорошо знала, о чем он может меня спросить. Общим между нами была и будет наша дочь. Разве нор­мальным было бы спрашивать меня, не очень ли она страдает по по­воду его кончи... Фу ты, слова сами на­просились на язык. Не кончины, конечно, а по поводу его "внезапного ухода из нашей жизни". Кажется так он выразился. Вообще, казенный язык - его страсть. Он во всем был и остается таким... стандартным, что ли. Я пе­редразнила его, сказав, что по поводу его внезап­ного ухода из нашей жизни лучше всего скажет его дочь, когда они встретятся тет-а-тет и погово­рят. Он почувствовал себя не­ловко, заерзал на стуле и при­знался, что побаивается нашей строгой и правильной девочки. Я ответила ему на это, что такая правильная она - как раз в него. Строгая, - так это тоже в него. А от меня ей досталась только повышенная чув­ствен­ность. Он удивился, что я на эту тему так легко го­ворю и попытался уточнить мои слова.

             " Не хочешь ли ты сказать, что Алена уже спит с муж­чинами?!" - спросил он тогда тоном авторитетного отца.

             Я набросилась на него, как коршун на мышь:

             "Во-первых, муженек мой бывший, - сказала я - если Алена и будет спать, то с мужчиной, а не с муж­чинами! А во-вторых, о ее чувственности можно судить не только по направленности ее интересов и не на ос­новании поступков. Я мать ее и я родила этого чело­века на свет. Так вот если многие матери желают своим дочерям хорошего мужа, здоровых детей, дома и счаст­ливой жизни, то я бы сначала ей поже­лала не просто хорошего, то бишь положительного мужа, а настоящего мужчину, а потом уже все остальное. Потому что обна­ружить себя девственницей в сорок семь есть не мень­шее наказание, чем узнать о своей чувственности ближе к ста­рости. Постигать себя в моем возрасте и при этом закусы­вать от отчаяния губы, стараясь отогнать от себя мысль об упущенном счастье, заключающемся в обычных тактильных ощу­щениях, пройдя через которые ближе познаешь то великое счастье, которое дается в жизни - любовь; бороться с бе­зумным желанием чувство­вать и чувствовать, насыщаться и брать каждый раз, когда время разлучает с человеком, кото­рому ты бы могла и жизнь отдать, если бы он потребовал, - пожа­луй это может быть предметом для беспокойства, а не твое примитивное: "...спит с мужчинами..."! С ее ра­цио­нальностью ей бы быть немного ветреной. В ее умной головке должно быть хоть немного места для авантю­ризма, чтобы не повторить моей ошибки и не принять всерьез такого чело­века, как ты. Да ты поговори с ней, - все сполна получишь. А лучше ты это сделай, когда твоя молодуха начнет настав­лять тебе рога - не каждая способна быть в неведении о прелестях секса двадцать лет. И я, все еще помня тебя, очень сомнева­юсь, что сам ты выдержишь марафон с нею. Я ведь ви­дела ее и могу тебя предостеречь - с твоими способ­но­стями ты ее не удовлетворишь никогда. Это тот тип жен­щины - здоровой, как сама природа и простой, как торгашка из гастронома, - с которой может справиться мужик крепкий там внизу, крепкий на руку и крепкий на печень. Если б у тебя хоть одно из этих трех вещей было..." Я подумала не­много и добавила, хотя видела, что мои слова сделали с его лицом и что правая его рука потянулась к груди; "Когда твои деньги иссякнут и ты вернешься, встретят тебя уже другие девочки. Лю­бовь дочери к тебе никогда не вернется, ты это зна­ешь. Мы с ней всегда дружили и не от меня ты ушел, а в увлечение ткнулся мордой, будто между ног тор­гашке, которая после ночной попойки еще не оклемалась. Ты ей отвратителен, как все пошлое, отвращение к чему ты сам в ней культивировал, отличаясь с молодости своей чванливо­стью. Ну да ладно, с ней вас рассудит бог! А что касается меня, так тут очень просто. Я всегда тебя приму в этот дом, потому что он твой ровно на­столько, как мой и Ален­кин. Но владеть моим телом тебе никогда не удастся. Я помню, тебе нравилась я и ты любил иногда вспоминать, что мои руки не только кашолки могут таскать, но и быть ласко­выми. Ты даже мог в ванную зайти, когда я принимала душ. Ты смотрел на мое тело и любовался, когда я была еще тол­стушкой, потому что даже такой я оставалась привлекатель­ной. А теперь тем более, когда я сбросила столько жира. А если б ты знал, как у меня там изменилось, как сильно я могу  удерживать чувства, захватывать мужскую страсть и нежно благодарить за любовь, когда мужчина позволяет себе расслабиться!.. Ты оказался в этой жизни просто дураком и, поверь, мне очень жаль тебя. Главное, что ты не умрешь где-нибудь в коммуналке и тебя не обнаружит милиция после жалоб соседей на зло­воние из твоей комнаты от твоего раз­лагающегося тела. Мы с Аленкой похороним тебя со всеми по­честями и пусть в толпе будет стоять она! Я не брошусь ей в во­лосы и не буду биться в истерике. Потому что больше в этой жизни я никогда не буду одинокой. Меня никто ни­ко­гда не сможет бросить, предать..."

             Вот здесь женщина остановила свой рассказ и как-то очень странно посмотрела на меня. Узнавала ли она меня как попутчика и психотерапевта или видела во мне мужа своего? Может ее давно волновал вопрос -  в состоянии ли я бросить ее, тогда как буду всю жизнь помнить о тех днях счастья, что ею были подарены мне. И все-таки как мужу или как лю­бовнику? От ответа са­мой себе зависел ход дальнейшего ее рассказа. Повест­вование двигалось к завершению и логично было предви­деть кульминационный момент. Я очень не хотел, чтобы он наступал сейчас, чтобы в порыве отчаяния и гнева она обрушила на мою голову свои кулаки, а заодно и всю сервировку стола. На всякий случай я сказал вслух:

             - Он был сражен вашей сдержанностью и прагма­тизмом!

             Она кивнула и вернулась к реальности. Предло­жила вы­пить и после глотка, уже не закусывая, продол­жила:

             - Я не ожидала, что мои слова достигнут цели. Вернее будет сказать, что я не ожидала такой реакции. Ведь он очень побледнел и губы у него стали синими. Странно, что тогда я подумала о возможном приступе стенокардии и мне очень не хотелось, чтобы это про­изошло дома. Вот я и по­спешила его спровадить. Он по­виновался и только в прихожей вдруг повернулся ко мне и спросил:

             "Скажи мне только, он моложе меня?!"

             "Да. - ответила я честно - Он моложе нас с то­бой почти на десять лет."

             Он ушел. Я закрыла за ним дверь и почувствовала себя гробовщиком, накрывающим усопшего деревянной крышкой. Даже привиделось, что эта крышка будет из дуба, отлакированной. Я прощалась с ним навсегда и, может быть, потому по щекам моим сползли слезы. Я плакала, отчетливо предвидя развязку нашей истории, чтобы в будущем не иметь ни малейшей склон­ности к пе­чали, отбывая ритуал погребения. Боже, откуда же во мне взялась эта всепоглощающая уверенность в предре­шен­ности его конца?!  Как, почему я могла знать тот день, ко­торый произошел спустя всего-то пару меся­цев...

             Признаться, я чуть было не поперхнулся. Не стоило при таких ее словах жевать ветчину. Будь я впечатлитель­ным, меня могло бы и стошнить - настолько реально я увидел тело мужчины в гробу... Почему-то с синими губами. И за­пах, характерный для мертвого тела. Вероятно такую живость воображению придали ее слова, относящиеся к человеку, ко­торого я видел мель­ком на перроне. Он был жив так же, как я был в ее жизни однажды только. И совершал я ритуал с ее мысле­образами с единственной лишь целью затушевать негатив в угоду ее естественному желанию избавиться от де­прессив­ного психоза. Но мы оба оказывались для нее более значи­мыми, чем могли предположить. Разница со­стояла лишь в уча­сти нашей. И я подумал вдруг, что если его конец был пред­решен, что ожидает меня после того, как я сойду на перрон в Москве и пойду по своим делам?.. Следовало непременно дослушать ее рассказ до конца. И чтобы избавиться от со­мнений по поводу ее провожатого мужчины, я спросил:

             - А тот мужчина, - я указал в сторону окна в кори­доре вагона, абсолютно уверенный, что его призрак наблю­дает за нами из потустороннего пространства за стеклом - Он и есть усопший?

             Вопрос ее нисколько не смутил и не изменил на­строе­ния рассказчицы. Она кивнула, несколько секунд уделила ему, глядя вправо - в сторону ужасного окна, затем улыбну­лась загадочно, - так, как это я много раз видел в клини­ках, когда пациенты начинали посвя­щать меня в свой собст­венный мир...

             - Да, это он был за неделю до смерти. Ведь все про­изошло именно так, как я предсказала ему. Он вер­нулся в семью как побитая собака спустя пару недель после того разговора. Они встречались с Аленой и де­вочка высказала ему все, что думает. Что там был за разговор, я так и не узнала. Оба молчали потом, будто сговорились. А я и не до­пытывалась. Разве что-либо могло поменять цепочку собы­тий, которую я предвидела, которая была столь же очевидна, как неизменно насту­пит день после ночи, даже когда на земле не останется ни одного человека.

             По моему телу пробежали мурашки. Я выпрямился и по­чувствовал непреодолимое желание закурить. К тому же пора было избавиться от "призрака", маячившего в окне коридора.

             - Давайте закроем дверь и покурим. -сказал я и не ожидая еереакции, потянулся к ручке и толкнул дверь. Зашу­мели ролики, дверь покатилась и защелкну­лась на замок. Ос­тавалось повернуть рычажок, чтобы нам никто случайным ви­зитом не помешал. Я видел, как восторженно она смотрела на меня, наблюдая за моими действиями.

- Вот именно! - вдруг сказала она повышенным тоном - Твоя решительность чаще всего возбуждала меня. Сила твоей воли и духа могли довести мое тело до иступленного желания быть твоей... рабыней! Я ведь с трудом боролась с собой, чтобы ни в коем случае не дать тебе почувствовать, на­сколько сильно иной раз овладевало мною желание быть... буквально изнасило­ванной тобою где-нибудь в непригодном для секса месте. И однажды,.. впрочем, об этом позже. А с му­женьком моим все получилось тривиально и просто. Од­нажды вечером раздался звонок в дверь и этим неждан­ным гостем оказался он. Выглядел он отвратно, в глаза нам с Аленой не смотрел. Молча прошел в комнату, по­ставил на пол чемодан, спортивную сумку и спросил, можно ли принять душ. Помню, Алена только вышла из своей комнаты, увидела его, как ни в чем не бывало поздоровалась с ним и закрыла за собой дверь. Мне по­думалось,  что иной ребенок может каждый день встре­чать отца с работы объятием и поцелуем. А тут - флег­матичность, граничащая с извращенным безразличием, которое так часто изображается в сценах семейной жизни по телеви­зору. Я знала, что дочь моя не такая и она знала, как мы иногда прижимаемся друг к другу, когда бывает особенно тошно от одиночества. Не оби­жайся, Виктор, но даже ты не смог бы мне дать той ласки и той любви, на которую бывает способна дочь... На следующий день он повез нас на авто рынок и ска­зал, что хочет сделать нам подарок. Мы должны были выбрать машину. При этом он уверял меня, что это бу­дет моя машина. Я спокойно согласилась ему рекомендо­вать автомобиль, будто я могла быть в этих вопросах более ком­петентной, чем он. Зачем нужны были эти кривляния?.. Я сказала, что не испытываю надобности в новой машине, что я спокойно обойдусь нашей старень­кой девяткой, а то, что он выберет - будет принадле­жать ему. И добавила, что на ста­рости лет мужчина должен ездить на престижном автомобиле, а не на ка­ком-то там жигуленке. В ответ он пристально по­смотрел на меня и ответил той же монетой. Он согласился с моим предложением и пока я, дура, пялилась на жигу­лят, он украдкой поглядывал на шикарные иномарки. У одной из них - черной большой Ауди он остановился. Ценник на ветро­вом стекле меня бы смутил, а он долго расспрашивал вла­дельца обо всяких та тонкостях. Поку­пать не стал и сказал, что интуиция ему подсказывает, что надо съездить на другой ры­нок. Я хотела думать, что не интуиция, а кошелек его не позволяет искать то, о чем он может только мечтать. Не стала бы я кри­виться от ухмылки, чтобы потом оказаться в дурацком положении. На выходе к нам подошел кавказец и предло­жил такую же машину, но подешевле. Сказал, что ему срочно надо ехать на родину, что там нужны деньги и потому торговаться он не будет. В цене мы сошлись, машину прове­рили на угон, он еще позвонил куда-то по своему мобильному и договорился, чтобы подъехали ка­кие-то молодчики в корот­ких стрижках. Только когда дождались их, сделка была со­вершена. Обратно мы по­ехали в шикарной большой машине и сразу напоролись на гаишника, который остановил нас за превышение скоро­сти. Нам казалось, что мы едем со скоро­стью шестьде­сят, а на радаре было зафиксировано девяносто. А ведь совершенно не чувствовалось. Потом, дома, он обнял вдруг меня и в последний раз спросил, не передумала ли я по поводу машины. Я не оттолкнула его. Про себя еще раз подумала, что мужчины чаще всего думают, что мы, женщины, играем в их игры и по их правилам. Даже когда мы перени­маем манеру играть, мы все делаем по-своему. И не для того, чтобы вызвать раздражение и желание поучать, а для того, чтобы для начала при­влечь их внимание, потом поиметь их волю, чтобы быть королевами на балу, а не золушками с перспективой... Так вот, я не оттолкнула его, а только долго смотрела в его глаза, пока он меняя сам не отпустил. Тогда я сказала, что не изменю своего решения. А чтобы он не думал, что я занялась позерством, я изобразила неко­то­рое смущение и сказала, что управлять такой машиной для меня сложнее, чем родными жигулями. Езжу я нор­мально, ни­куда никогда не тороплюсь, а вставлять себя в металличе­ское обрамление не испытываю желания. Для меня большим по­дарком было чувствовать себя в молодом теле и в дорогой одежде. А на место свидания я могла приехать даже в такси. К тому же зачем вызывать в тебе чувство ущербности, если бы ты вдруг обнаружил себя рядом с дамой в шикарном авто? Ты был и оста­нешься для меня более ценным подарком, чем лю­бая иг­рушка, пусть даже такая большая и красивая. Ведь она может оказаться однажды такой же холодной на ощупь, как его тело, которое лежало в гробу и к которому я была выну­ждена прикоснуться губами, прощаясь с ним навсегда...

             Наступила пауза. Глаза ее смотрели вниз и я имел возможность перевести дыхание. Казалось, что ал­коголь со­вершенно не берет меня, а она, так и не под­нимая глаз, предложила выпить.

             Когда я разливал по стаканам виски, она внима­тельно смотрела на меня, вероятно пытаясь определить, насколько серьезно я воспринимаю ее рассказ. Понятно было, на  колько это могло быть для нее значимым. А вот насколько ее мнение оказа­лось значимым для меня, я услышал спустя не­сколько секунд, когда она вдруг сменив тему, сказала:

             - Ты думаешь, я случайно оказалась в этом по­езде и в этом купе?

             Я изобразил на лице "доброе" удивление, которое мо­жет появляться на лицах людей, если их ожидает "безобидный" сюрприз...

             - Я наняла сыщика и он дал мне знать, когда ты уез­жаешь и какой у тебя билет. Потом я приказала ему достать мне место рядом с тобой. Знаешь, как добива­ются места на старом кладбище, чтобы быть погребенным рядом с люби­мым...- теперь на меня в упор смотрели два голубых глаза, зрачки которых были сужены до ма­леньких точек. Я знал та­кие глаза, знал, в каком со­стоянии может пребывать вла­де­лец этих глаз, особенно если постепенно веки раскрыва­ются настолько, чтобы эти голубые кружки с черными бусин­ками посредине ока­зались окаймленными белками. Скрытая ярость вот-вот могла выплеснуться наружу и чисто инстинк­тивно я при­менил якорь, который всегда ставил на клиентов подоб­ного плана, который делал чисто рефлекторно, не все­гда помня вложений вербального ли, аудиального или иного смысла. Обычно я не имел привычки откидываться на спинку стула, сидения или скамейки, чтобы заложив руки за го­лову, улыбаться. Сейчас я делал это, чтобы вдруг спро­сить ее:

             - На сколько же просто будет уйти из жизни дру­гого человека, когда тот умрет раньше, если однажды утром ты обнаружишь себя на берегу моря и под солнцем горячим, а твое тело истомно потянется от невероят­ного желания почув­ствовать себя женщиной здесь и сей­час. И ты обязательно уйдешь из жизни человека, кото­рого случайно встретила, ко­гда на берегу горячего моря тебя будут ласкать жаркие лучи солнца, чтобы снова успокоить тебя, как это бывает всегда и всегда. Всегда это происходит, когда ты остаешься на­едине с собой и делаешь это, чтобы жить,.. чтобы жить. И ты все­гда делаешь это тихо, очень тихо, потому что иначе кто-либо может помешать тебе, поскольку этот "кто-то" мо­жет быть тебе желанным или нет. Разве нужно тебе это, если это останется с тобой навсегда, потому что кроме этих рук - лучей солнца, - тебя не способны удовлетворить ничьи  мертвые руки, кроме усопшего мужа, удовлетворившего себя навсегда, чтобы ты оста­лась королевой бала - единственной и любимой. - зрачки ее расширялись медленно и лицо, пона­чалу по­крывшееся красными пятнами, постепенно приобрело ров­ный матовый оттенок. Рот приоткрылся и медленно опро­ки­нувшись на спинку сиденья, она стала дышать ровно и глу­боко, вбирая воздух носом, широко раздвигая ноздри при вдохе и расслабляясь при выдохе. Я продолжал вслух свою галиматью, не моргая - глядя в ее зрачок:

             - Ты на шелковых подушках как драгоценность в теплом обрамлении. Никого нет, чтобы мешать тебе и ты медленно начинаешь вбирать в себя истому, которая го­рит в животе солнышком, чтобы распалить твое тело. - я наблюдал, как скрещиваются ее ноги и как напряга­ются мышцы бедер.

             Она начинает плавно извиваться и глаза ее за­крыва­ются. Дыхание учащается и я, склонившись к ее левому уху продолжаю нести околесицу, нашептывая:

             - Ты плывешь как дельфин, потому что ты сво­бодна как природа. Ты будешь вечна, потому что за­снешь и потом бу­дешь спать до утра, освобожденная ото всех, кроме рук своих, которые его больше, когда тебе это нужно. Эти руки могут делать все, что ты можешь хотеть и до тех пор, пока не успокоят тебя вместе с телом твоим, которое потом уплы­вет в сон...

             Она тихо застонала, как ребенок, когда во сне его пугают собственные страхи. Послушное тело ее изо­гнулось дугой - я смотрел, как по нему волнами пробе­гают судо­роги...

             - Ты будешь спать до утра. - это было послед­нее, что я сказал, чтобы затем уложить ее на полке и прикрыть про­стыней, как саваном. В купе было тепло, а после такого спонтанного сеанса, она вспотела. Еще и от алкоголя... Впрочем, я сам выглядел не лучше.

             Притушив свет, я продолжал сидеть и смотреть в окно. Ее дыхания не было слышно и несколько раз я на­щупывал на руке ее пульс. Сердце билось спокойно. По­хоже, она спала глубоким сном и открыла глаза, когда я меньше всего ждал этого. Вначале я почувствовал этот взгляд и когда понял, что она начинает пытаться вспомнить, почему изменилось ми­роощущение и где она была так долго, что даже свет "притих", я решил по­мочь ей продолжить рассказ. Еще раз жизнь  убеждала меня, что никакая наука не справится с во­лей чело­века, который знает, чего хочет. Волю можно выклю­чить, если отнять тело или отравить это тело химией, про­сто разрушающей клетки мозга. Мне ничего не оста­валось, как помочь ей восстановить события. Я улыб­нулся, сказал ей, что она просто немного поспала и предложил ей снова выпить. Она казалась слегка сму­щенной. Пригубив только, она попросила прощения и вы­шла из купе.

             Вернулась скоро, села на свое место. Похоже было, что ей удалось восстановить события, кроме со­стояния вос­торженного желания. Теперь было все, кроме ощущения дикой жажды. То есть она бы могла продолжить сочинять, но не было привычного вдохновения. Будто в мольбе о помощи, она смотрела на меня или всматрива­лась в столь знакомые черты и не находила чего-то очень близкого, родственного. Не будь она столь по­следовательной в жизни и прекрати она ве­рить  в свою историю, ее будущее можно было бы предска­зать как по шаблону. Но эти глаза хотели верить в жизнь и в себя, эти глаза говорили сейчас больше, чем может слово. Можно ли предполагать, что это оказался один из ред­ких случаев побежденной одер­жи­мости.

             Она слабо улыбнулась, почему-то кивнула и за­плакала. Когда я подсел к ней, она прижалась ко мне. Я вдруг почув­ствовал себя отцом, утешающем дочь. А она только сказала, не поднимая головы, пытаясь за­рыться поглубже в складки моей рубашки:

             - Простите меня, Виктор. Я знаю, что у меня не все в порядке с головой. И если б я не придумала вас, я бы не выдержала его предательства. Не знаю, что вы сделали, но мне сейчас спокойно. Так не было с тех пор, как я прошла ваш сеанс. Но даже тогда не было такого ощущения, как сей­час. Вы становитесь для меня чем-то вроде наркотика. И эта навязчивая идея быть вашей! При всем том осознавать, что это всего лишь ваша работа,.. а я - ваша пациентка...- вдруг она подняла голову и взглянула на меня - радостная, даже счастливая и ответила вслух, должно быть, каким-то своим мыслям - И все-таки единственная! Особенно сей­час! Я же вижу, чувствую, что ты меня тоже хочешь! У меня такое ощущение, что я добилась чего-то очень важного. И вместе с тем избавилась от какого-то страха, от какого-то навязчи­вого страха! Вот вы уви­дите, что дальше будет все хорошо! Вот вы все уви­дите! И будет так, как я знаю! Я ведь знаю все напе­ред и даже то, что мы будем вместе... В этом я аб­со­лютно уверена!

             Я мягко отстранил ее, не скрывая печали, улыб­нулся, махнул рукой, взглянув косо в сторону бутылки виски, и сказал:

             - Тогда давай, валяй! Рассказывай мне свою байку дальше, коли я оказался в одной камере с тобой! Только да­вай вначале выпьем.

             Я налил ей немного и себе - полный стакан. Она смот­рела, как я пью до дна и поняла мое отчаяние по-своему, раз сказала сочувственно:

             - Ты хочешь напиться, потому что я так тебе про­тивна?

             - Нет, девочка  моя, скорее сам я себе проти­вен, по­тому что занимаюсь не тем, чем надо, раз ока­зался в таком дурацком положении...

             - Да не положение дурацкое, а ты дурак, что от­махи­ваешься от человека, который тебя любит. Потому что силь­нее любви - только смерть! И все-таки рас­скажи, что ты сделал, что я вдруг заснула и просну­лась такой спокойной, обновленной...

             - Я сделал то, чего ты больше всего хотела по­лучить, называя это любовью.

             - Хотела и буду хотеть. - и она принялась рас­стеги­вать пуговицы моей рубашки, оседлав меня. - Твое тщеславие делает тебя циничным глупцом, отрицающим в себе все чело­веческое в угоду якобы профессиональному мастерству. Разве я открою тебе новость, что нет та­кой науки, как психоло­гия, как нет никакой психотера­пии. Есть психотерапевты и ты один из них. Я только не ожидала встретить в тебе та­кого честолюбца. Или ты думаешь, что если б не Коперник, Земля бы осталась плоской?..

             Скоро я был очень удивлен, так легко оказавшись в ней. И теперь она шептала мне на ухо:

             - Я никогда не буду тебе обузой, ты это пом­нишь! Тебе остается только вспомнить, как я отблаго­дарила тебя, когда ты узнал, что меня больше нет...     

                                                    *            *            *

             Когда бы кто-нибудь сказал мне, что я пойду на по­воду у женщины, лишаясь собственной воли и собст­венной оценки своих чувств, я бы непременно попытался избавиться от этого человека, как привычно отторгал из своей жизни всех, кто был мне неприятен, неугоден и неинтересен. Жизнь моя до того складывалась именно таким образом, что я знал отлично свою цель, умел от­казываться от мелких прихотей и обладал привычкой по­стоянно анализировать свои мысли, ас­социативные вы­верты и картинки воображения, если они вдруг начинал мне казаться навязчивыми. Это было так же необхо­димо в моей работе, как элементарная привычка хи­рурга мыть руки до операции и после. Иначе я рисковал навредить как пациенту, так и себе самому, если бы ка­ким-то  образом мой мыслеплан пересекся бы с мыслепланом страдающего больше, чем на время сеанса. Не думал я о человеческих страданиях после работы, как не строил нико­гда плана до сеанса. Я умел работать по наитию и это у меня получалось, если каж­дый месяц почти две недели я проводил сеансы в одной из московских кли­ник. Работал я с состоятельными людьми, по­тому что меня нанимал один из многочисленных медицинских цен­тров. Их тарифы были доста­точно высокими, а моя такса не менялась. Всех это устраи­вало вполне, главное - клиен­тов.

             В этот раз мне пришлось намного труднее, чем обычно. Потому что после события в поезде я несколько усомнился в собственных способностях, ударился в фи­лософствование и поскольку никак не успевал довести мысль до логического конца, во время сеансов то и дело сам уходил в транс, как бы между прочим продол­жая прерванные рассуждения. Успокое­ния не предвиде­лось, во всяком случае в ближайшее время, и я сми­рился, однажды утром решив вдруг, что в данной ситуа­ции лучше всего отдаться течению времени. Татьяны ря­дом не было, забыть те ощущения, в которых я захлебы­вался, не чувствуя пространства купе и вообще - ре­альности происхо­дящего вокруг движения жизни, пусть даже столь примитивно обозначенного перемещением по­езда по обычным металлическим рельсам, я не мог. По­нятным становилось только исключение из правила, по которому время стирает в памяти тактильные ощущения. Напротив, я почти каждую ночь испытывал присут­ствие рядом в постели этой женщины и нисколько не удив­лялся нарастающим чувствам, вплоть до четкого ощущения кои­туса. Обращаться к коллегам за помощью равносильно было подписанию приговора самому себе - я сам бы мог поставить себе диагноз и назначить традиционное лече­ние. Я сам бы мог расписаться в собственной беспомощ­ности, называя это галлюцинацией. Наконец, я даже об­радовался, когда ночью в номере раздался телефонный звонок и голос Татьяны спокойно произнес несколько слов:

             - Приезжай. Завтра его похороны. Если тебя бес­покоят издержки, я их покрою. Но ты мне очень нужен завтра.

             Моя возмущенная гордыня метнула трубку обратно на клавишу отбоя и я еще думал несколько минут, что она пере­звонит. Этого не произошло. А я, чтобы как-то облегчить мыслительный процесс, спустился в бар гос­тинице и там вы­пил изрядно, надеясь проспать следую­щий день, отказыва­ясь от работы и вообще - от любой необходимости принимать ре­шение...

             Конечно я полетел самолетом, оттуда на такси поехал к ее дому, а выяснив, что процессия направи­лась на клад­бище, помчался туда.

             В толпе я выделил ее сразу. Потому что на фоне свин­цового неба, в черном платке, бледная, с заост­ренными чер­тами лица, она стояла в позе королевы и спокойно наблю­дала, как рабочие закапывают гроб. Ря­дом молодая девушка плакала. Как потом я узнал, - это была Алена...

             Я огляделся и обратил внимание, что многие из при­сутствующих женщин наблюдают за Татьяной. Вскоре я начинал понимать, что если кто знал ее до смерти мужа, теперь, глядя на похорошевшую, сбросившую лет двадцать женщину, они, - каждый, - думал о своем.

             Я почувствовал ее прикосновение к своему лицу и вздрогнул. Она продолжала стоять там же и теперь взгляд ее неотрывно наблюдал за мной. Я еле заметно кивнул и она от­ветила мне значительным движение го­ловы. Это перевело на меня внимание многих кумушек и даже мужчин. О ее проблемах с мужем знали все - в этом не могло быть сомнения, если учитывать, на сколько быстро беспардонный шепот прошелся по толпе. Вот тогда она вдруг сошла с места и направилась ко мне. А подойдя близко, все еще буравя меня взглядом, сказала:

             - Спасибо, что ты приехал. Я могла и не напоми­нать тебе по телефону, правда? - я был вынужден взять ее под руку, поскольку почувствовал, что рука ее про­тискивается между моим боком и локтем. С нами порав­нялась дочь и Тать­яна, теперь как-то особенно всмат­риваясь в меня, предста­вила нас друг другу...

             Обратно мы ехали в их Ауди. За рулем сидел мо­лодой человек, которого я не запомнил. Рядом со мной - Татьяна.

Алена, впереди, не поворачивалась к нам. Может быть она слышала, когда Татьяна сказала:

- Завтра на собрании меня изберут в совет ди­ректо­ров. Он никогда не удосуживался подумать, что его успех строился на моих связях. Пожалуй, единст­венное, что я по­теряла - это работника. Теперь при­дется самой просы­паться по утрам и ехать в офис... - вдруг она потянулась ко мне и поцеловала коротко, при этом сказала достаточно громко, чтобы слышали все в машине - И воздастся каждому по заслу­гам его!..

             Думается, те, кто ехал сзади, видели ее шарж. Дума­ется, обо мне можно было судить по-разному, но не сочувст­вовать...

             И снова слышал я ее вкрадчивый голос, который прошептал мне в самое ухо:

             -  Я никогда не буду тебе обузой, потому что, когда ты вспомнишь, как я отблагодарила тебя за то сча­стье, которое ты мне даш, ты узнаешь, что меня больше нет...

                                                                          Азарян Александр  1998г

                                                                             Вернуться к рассказам